Сибиряки В 1907 году в Санкт-Петербурге под редакцией В.П.Семенова-Тян-Шанского вышел посвященный Западной Сибири 16-й том капитального труда "Россия. Полное географическое описание нашего отечества. Настольная и дорожная книга для русских людей". Мы публикуем часть главы, посвященной обычаям и нравам сибиряков. Как явствует из текста, географы и этнографы того времени были далеки от распространившейся позднее идеализации и панегирического стиля в описаниях жизненного уклада народонаселения нашей необъятной страны. Грубости нравов и одичалости сибирского населения способствовало и самое географическое положение страны, обрекающее на жизнь вдали от центров просвещения - в таежной лесной глуши - и на тяжелую борьбу с дикой и суровой природой. Отсутствие умственных интересов при довольстве и общей зажиточности населения породило преобладание животно-питательных наслаждений и повело к чрезмерному развитию пьянства и бесшабашного разгула, в котором проводятся целые недели; развившееся среди сибиряков некоторых местностей (в Нарымском крае и пр.) своеобразное явление - отказ родителей выдавать дочерей в замужество - вместе с относительным недостатком женщин развили легкость нравов в отношениях между полами. При ведении хозяйства в обширных размерах сибиряки дорожили каждым членом семьи и предпочитали лучше мириться с не совсем безукоризненным поведением взрослых дочерей, чем отпускать их из своего дома замуж. Все половые отношения с расположенными к психическому расстройству и страдающими разными болезнями ссыльными, безобразное пьянство, влияние шаманства с его болезненными экстазами, а может быть, и некоторые климатические условия являются причиной частых патологических явлений - рождения уродов и идиотов, распространения местных болезней - "зоба", "порчи" (нервные припадки) и др. Легкости и грубости нравов много содействовала утрата сибиряком религиозности - этой коренной черты русского народа. Живя раскиданными на огромных пространствах деревнями в 50-80 и даже 100 верстах от церкви, сибирский крестьянин поневоле бывал в ней очень редко, часто только раз в жизни, когда приходилось венчаться. Лишившись в храме могучего возбудителя религиозной настроенности, сибиряк постепенно отвыкал от него и отвык наконец от церкви до такой степени, что потерял желание идти в нее, когда она находилась уже не так далеко от его жилья. До какой степени развилось при таких обстоятельствах религиозное равнодушие, можно судить из того, что в Сибири не стеснялись хоронить умерших в лесу без отпевания, не ходили по целым десяткам лет на исповедь, оказывались даже взрослые некрещеными и буквально неимевшими понятия о таинстве покаяния. Этой своеобразной эмансипации много содействовали столкновения и жизнь среди людей разных племен, религий и нравственных понятий (инородцы, поляки, немцы и другие ссыльные иноплеменники, которых много было в Западной Сибири в XVII и XVIII вв.). На этой почве равнодушия создалось любопытное явление, указываемое некоторыми исследователями. Где церковь стоит в середине села, которого одна половина заселена сибирскими старожилами, а другая "российскими" новоселами, нетрудно заметить, как из последней идет к службе масса народа, а из сибирской половины только кое-кто. Единственный, кажется, религиозный обряд, к которому неравнодушен сибиряк, это - крестный ход, в котором он участвует с большим удовольствием, хотя усердное пение его при этом отличается крайней нестройностью и немузыкальностью; точно так же поспешность шествия совершенно не соответствует торжественности обряда. Холодность в религиозном отношении, однако, нашла себе замену в большом развитии суеверий, заклинаний и ворожбе. Условия жизни в угрюмой и холодной стране сделали сибиряка средней и южной полосы Западной Сибири сосредоточенным в себе, молчаливым и угрюмым. Ум его менее развит и гибок, чем у какого-нибудь нижегородца или ярославца, зато он гораздо более преобладает над чувством, чем в великорусском народе. Холоднорассудочная, практическая расчетливость сибиряков и преобладающая наклонность к материалистическому взгляду на вещи проявляется и в языке. Сибирский разговор ленив, холоден и немногословен. Как придаток к сухорассудочному настроению у сибиряка является наклонность к пересмеиванию. Древне-русскую старину большинство сибиряков забывает; здесь зачастую бесследно исчезают сказания, былины и даже некоторая часть народных верований, примет и увеселительных обрядов. Самая песня поется здесь своеобразно, как-то уныло, однообразно, более низкими нотами, с меньшими вариациями голоса и нередко прямо фальшиво. Чаще впрочем поются романсы или скорее пародии на них, взятые из печатных песенников. Сибиряк забыл не только вынесенную из России, но и собственную историю; войны, государственная жизнь не возбуждали здесь патриотизма. Только еще в Тобольской губернии уцелели некоторые остатки исторических преданий, в особенности связанных с именем Ермака. Заметна утрата и поэтической мечтательности вообще, природа в глазах жителя сибирских лесов и степей - не живое царство, населенное лешими и русалками, а мертвая глыба. К числу качеств, воспитанных в Сибири русским населением, нужно отнести предприимчивость. У первых пионеров она поддерживалась завоеваниями и походами. Затем этот дух проявлялся в искании богатств по пустыням, в отважных колонизационных попытках (в занятии мест на границах и за границами Китая), в смелых морских предприятиях, в проложении путей в степях, в хождении с караванами. К сожалению главным стимулом предприимчивости торгового и промышленного населения была жадность к легкой наживе. Развитие своекоростных и узко эгоистических мотивов составляет одну из главных темных сторон в характере жителей Сибири. Этот холодный рассчет и корыстные страсти подавили в населении всякое идеальное настроение. Мы перечислили ряд по преимуществу темных сторон в характере жителей Сибири, большинство из них, впрочем, является пережитком старых условий жизни и уже начинает исчезать, оставаясь только в некоторых уголках. Пропадает и далеко уже не везде чувствуется диковатость и отчужденность сибирского населения. Даже в глухих местах начинает попадаться живое и бойкое население, а умственная спячка сменяется заметно оживающей смелостью и пытливостью ума, проявляющейся в массе самоучек и самородков. Вообще, следует отметить способность сибиряка к быстрому восприятию новых культурных черт; всякая новизна, раз она пришлась по сердцу, жадно воспринимается и проходит в массу. Этому много способствует отсутствие в характере сибиряка той забитости, которая так неблагоприятно отражается на крестьянах многих частей Европейской России. Стоит только взглянуть на сытую, коренастую фигуру сибиряка и на его самоуверенный вид, чтобы убедиться, что он не был ни под каким гнетом, не испытывал нужды и чувствует себя равноправным с остальным "привилегированным" сибирским населением. В обстановке жизни он охотно тянется за модой в одежде, заводит богатые экипажи, выписывает вино и пр. О гнете в экономической сфере, в смысле ограничения пользования благами природы, сибиряк не имеет понятия. Свобода в пользовании различными благами укоренила в нем известное миросозерцание о присущем ему неотъемлемом праве на жизнь и распоряжение известными благами, - наклонность к простору, воле и равенству. Говорят, что вековой административный гнет в Сибири стоил крепостного права, что запуганное общество и личность далеко не могли сохранить здесь независимости и воспитать чувства человеческого достоинства, что нет нигде таких заискиваний, угощений, унижения, лести и лукавства, как в Сибири. Нельзя отрицать некоторой справедливости этих указаний. Но оттого-ли, что в народное сознание не входило сознание неизбежности и законности этого гнета, а, наоборот, он рассматривался как нечто такое, от чего всегда можно защититься, откупиться, спрятаться, против чего можно протестовать и бороться, или потому, что он не был беспросветным, или самая память о нем в последнее время стала ослабевать, но только раболепство и отсутствие чувства человеческого достоинства далеко не типичная черта Зауралья: здесь, например, гораздо меньше того попрошайничества "на чаек" и "прибавьте", которое так надоедает в Европейской России. Может быть, сибиряка выручила в данном случае вообще привычка к борьбе. Борьба с суровой природой отразилась на нем не одним одичанием и огрубением, а воспитала отвагу, неустрашимость, ловкость и выработала сметку, находчивость, привычку действовать в одиночку и самоуверенность. Эти качества, выгодно отличающие сибиряка от "российского", не позволили примиряться и покорно гнуть шею и перед другим более сильным врагом, чем зверь и природа, - чиновником, а вызывали попытки борьбы: не даром же за Сибирью установилась слава "страны ябедников, истцов и челобитчиков". В то время, как немногие купцы и мироеды подкуп, лесть и низкопоклонство предпочитали другим видам борьбы, большинство сибиряков или протестовало доносом, или старалось укрыться от притеснения путем хитрости и уловок, сибиряк по природе лукав и изворотлив. Словом, и влияние внутреннего гнета не отразилось еще на общем характере сибиряка какой-либо темной чертой, угрожающей жизнеспособности и вообще будущему населения. Гораздо больше опасений возбуждает сильно развившийся дух корысти и наживы и в связи с ним мироедства и кабалы.